Народная мудрость гласит, что знаменитые слова «Держи вора!» громче всех кричит тот, кто сам нечист на руку. Националисты из западных регионов Украины очень любят ставить в укор жителям Востока, особенно Донбасса, наличие повышенного удельного процента шпаны в рабочих посёлках и любовь к тому, что именуется «русским шансоном». И при этом сами не хотят замечать того, что романтизируемая ими львовская городская культура является насквозь уголовной. Разнузданное ухарство батяров Главный герой львовского городского фольклора – батяр. Эдакий юный лихач, относящийся ко всему с юмором и иронией, любящий как следует «заложить за воротник», завести амурные шашни, устроить дерзкую хулиганскую выходку, ну и, конечно же, помериться силой с обитателями соседнего квартала. Об этом даже поётся в популярной львовской песне: Мамо, подивися, як я батярую, Ой-дана-дана-дана-гей! Я у фудриганi кожну нiч ночую, Ой-дана-дана-дана-гей! Сто лет назад во Львове «фудрыгарней» называли то, что подданные российской короны тогда именовали «съезжей», а на постсоветском пространстве этому сооружению соответствует «обезьянник». Тот самый «обезьянник», не имеющий никакого отношения к гориллам, гамадрилам и прочим мартышкам, а служащий для кратковременного содержания некоторой части человеконогих приматов, совершивших действия, за которые их трудно назвать людьми. Только «фудрыгарня», помимо всего прочего, ещё использовалась и для отбывания административного ареста. Само слово «батяр» пришло из речи венгров, из которых во Львове времён Дунайской монархии комплектовалась полиция. Именно это слово выкрикивал страж порядка, когда бежал за нарушителем. По одной версии, это был приказ убегающему остановиться, а по другой – при помощи этой непереводимой лексической единицей мадьяр-полицейский высказывал хулигану всё, что о нём думал. Батярами становились жители львовских окраин и предместий, так что в социальном отношении это была смесь пролетариата, люмпен-пролетариата и очень мелкой буржуазии. Городских низов, одним словом. По национальному составу Львов был польско-еврейским городом, а украинцы, презрительно именовавшиеся в тех краях «рогулями», до 1941 года не насчитывали и 15% его жителей. И только война вкупе с советским периодом резко поменяли национальный состав Львова. То есть, батярская субкультура в принципе не могла быть украинской по своей сути. Батярское хулиганство – отдельная «песня». Батяры никогда не шли на нарушение закона из корыстных побуждений: это считалось непристойным, а профессиональных воров («киндеров» – на местном жаргоне) они презирали и даже дрались с ними. Нанести материальный ущерб ближнему своему батяр мог либо ради получения удовольствия от самого процесса правонарушения, а чаще всего – ради самоутверждения. Ибо дерзкая и красивая выходка резко поднимала авторитет батяра в его среде, а умение шутить на грани провокации считалось высшим пилотажем. Яркий пример традиционной львовской шутки на грани провокации – предложение купить завёрнутый в газету кирпич. И тут могут быть варианты: либо жертва отшучивалась, причём такими же провокационными ехидствами в адрес «продавцов», либо покупала кирпич по цене, многократно превышающей рыночную, либо имел место силовой сценарий. В последнем случае, если у жертвы оказывался револьвер, то клиентами хирурга становились батяры, если нет, то кирпич разбивался об череп того, кто не захотел его покупать. Другой пример: в ходе спектакля (а в ХХ веке – чаще всего во время более демократичного по ценам киносеанса) в карман впереди сидящего зрителя засовывалась газета, свёрнутая в трубку, или, как говорят львовяне, «руру». После чего сидящий сзади при помощи столь нехитрого инструмента справлял малую нужду тому, кто был всецело поглощён происходящим на сцене или экране. Понятно, что представление оказывалось сорванным, а среди зрителей вспыхивала потасовка. Ещё одна шутка: батяры договаривались между собой спрашивать в какой-нибудь не понравившейся им лавке очень дорогостоящую вещь, создавая видимость ажиотажного спроса. Хозяин магазина приобретал этот товар, после чего оказывался в крупном убытке, так как создатели ажиотажа к тому времени обходили его торговое заведение десятой дорогой. Велико было влияние батяров и на музыкальную культуру Львова: благодаря им сложился особый класс песен – «батярувки». В основном это «жестокие романсы», которые сродни нашим блатным песням (просьба не путать с теми подделками под тюремную лирику, которые постоянно транслирует радио «Шансон»!): то же лихачество юного хулигана, те же самоубийства из-за безответной любви, та же тоска по воле, терзающая угодившего в «фудрыгарню». Блатняк, одним словом. Поэтому так активно и борются во Львове с русскими аналогами «батярувок», дабы не понял народ что к чему на самом деле. В общем, гопотень гопотенью, только с романтическим ореолом. Медные трубы и чёртовы зубы Так бы и остались львовские батяры героями городских легенд, если бы в Польше не появилось радио. Его настоящими звёздами стали артисты львовской вещательной станции Генрих Фогельфангер и Казимеж Вайда, выступавшие под псевдонимами Щепко и Тонько. Об их популярности в самых широких кругах свидетельствует история, разыгравшаяся вокруг внешне безобидных шуток про дедушку. Краткое отступление. «Дедушкой» в Польше до сих пор любовно называют маршала Юзефа Пилсудского, прямо как у нас когда-то именовали Ленина. Другой его неофициальный титул – «Команданте», так что если услышите это слово в Варшаве, то знайте, что речь идёт совсем не про Че Гевару или Фиделя Кастро. Так вот, после шуток про дедушку, руководство львовского радио закрыло юмористическую передачу. Как говорится, во избежание. Но, оно не учло того, что маршал и сам был горячим её поклонником. В общем, когда в следующий раз Щепко и Тонько не вышли в эфир, в студию позвонил сам Команданте. О чём он беседовал с режиссёром и продюсером – история умалчивает, но через час программу восстановили, и была она в сетке вещания до середины сентября 1939 года, пока во львовский радиоцентр не угодила немецкая бомба. Потом Щепко и Тонько шагнули на экран, став первыми звёздами первой величины польского кинематографа. Война разлучила их навсегда, однако, в 1944 году фильм «Бродяги» с их участием увидели артисты фронтового театра Юрий Тимошенко и Ефим Березин, создавшие уже на советской эстраде не менее легендарные образы Тарапуньки и Штепселя. Судьба «батярувок» в СССР после сентября 1939 года вначале складывалась очень даже хорошо: львовский теа-джаз под управлением Генриха Варса и с участием таких звёзд, как поэт Феликс Конарский, композитор Альфред Щютц и певица Рената Яросевич, пользовался невероятным успехом. Даже сам Леонид Утёсов с нескрываемо печалью говорил в те дни, что не выдержит конкуренции львовян, привыкших к куда более жёстким жизненным условиям. К счастью Утёсова, в 1943 году львовский теа-джаз вместе с армией генерала Андерса отбыл на Второй фронт в Африку и Западную Европу. Правда, на старые мелодии «батярувок» львовскому теа-джазу приходилось сочинять новые, более соответствующие велению времени тексты, но даже в этом формате они стали свежей струёй для отечественной музыки. А если брать украинскую эстраду, то она и до сих пор держится на польских заимствованиях 70-летней давности. Увы, но романтизация батярства нанесла ему смертельный удар: пролетарская субкультура проникла в среду львовской «золотой молодёжи». Батяром стало быть не просто модно, а гламурно. Примерно, как сейчас сынку богатых родителей перед походом в крутой ночной клуб надевать «пиленные» джинсы от именитого производителя, купленные в бутике за стоимость, равную полугодовой зарплате провинциального работяги, напомаживать себе «хаер» и корчить из себя рэпера или панка. Так или иначе, но к 1 сентября 1939 года батярская субкультура превратилась в исчезающий рудимент. А после войны и восстанавливать оказалось нечего. За одними батярами навсегда захлопнулись двери газовых камер Аушвица и Треблинки. Сквозь кости других проросли красные маки на Монте Кассино, а участники львовского теа-джаза сложили в их память знаменитую песню. Третьи батяры разъехались по всем пяти континентам. Так что все попытки современных львовян возродить батярство – это не более чем театр. Бутафория. Красивая имитация. Ностальгия не просто по безвозвратно ушедшему, а тому, что им никогда не принадлежало. «Чем кумушек считать трудиться...» Интересно, что уголовные моменты на Украине кроме Львова романтизировались только в Одессе, да и то в дореволюционной. Не все знают, что ещё сто лет назад в Российской Империи существовала печально знаменитая черта оседлости, восточнее которой без особого разрешения властей селиться евреям было нельзя. В её пределах социальное неблагополучие населения было очень высоким, а количество «социальных лифтов», позволявших представителям еврейской бедноты разорвать замкнутый круг своего беспросветного существования, было крайне ограниченным. Где социальное неблагополучие – там и криминогенная ситуация соответствующая. Поэтому для какого-нибудь Бени Крика с Молдаванки карьера марвихера становилась единственным путём «выхода в люди», пусть даже и столь неправедным способом. А так как соломинка для утопающего кажется бревном, то и «социальные лифты» при их дефиците тоже приобретают некий романтический ореол, весьма далёкий от реальности. Как это всё напоминает современную картину этнической преступности! Только сегодня она кавказско-среднеазиатская, а сто лет назад была еврейской. Об этом свидетельствует даже воровской жаргон, добрая половина которого пришла из таких языков, как идиш и иврит. При советской власти были приняты меры по оздоровлению социальной обстановки в бывшей черте оседлости, поэтому за короткое время уровень преступности там снизился в разы. А пресловутая Молдаванка осталась разве что в песнях Утёсова и на страницах книг Бабеля. Что касается Донбасса, то как коренной житель этого региона, могу сказать, что уголовная субкультура у нас никогда в чести не была. Шпана в рабочих посёлках, конечно, водилась всегда, да и сейчас она никуда не перевелась, хотя стала куда менее агрессивной, чем в «лихие девяностые». Впрочем, шпана – непременный атрибут пролетарских кварталов всех стран мира и всех континентов. Без различия оттенка волос, разреза глаз и цвета кожи. Просто названия будут разные: в Варшаве такого человека назовут «дресяром», в Лондоне – «чавом», а в Москве – «гопником». Не меньший миф, культивируемый современными бандеровцами, – интеллектуальная убогость шахтёров, сопровождающаяся пьянством и буйным поведением. В советские годы шахта была настоящим «социальным лифтом», позволявшим человеку в кратчайшие сроки встать на ноги в материальном отношении. Хотя платить за такой взлёт тоже приходилось, и немало: за 15 лет подземного стажа человек оставлял в забое практически всё здоровье, а кроме того, изо дня в день рисковал принять страшную смерть или под завалом во время выброса породы, или же в огненной лавине взорвавшейся газопылевой смеси. Поэтому, у человека подверженного риску по долгу службы часто развивается недюжинная любовь к увеселительным напиткам. Ну, и хмельная удаль впридачу. Про интеллектуальную убогость шахтёров и говорить как-то не хочется: основателями стахановского движения в СССР были именно горняки. Ещё один момент: сильная корпоративная солидарность, без которой, имея километр земной тверди над головой, просто не выжить. Насчёт людей, имевших судимость. Таких хватало, но каким-то особым авторитетом в народе они не пользовались, и иметь в послужном списке «ходку» не считалось престижным делом. То, что их процент был повыше, чем в других местностях, вполне объяснимо: шахта, как мы уже говорили, была хорошим «социальным лифтом», тем более, для того, кто решил «завязать» с прошлым. Ну, и кроме того, судимому проще всего было устроиться на работу, связанную с тяжёлым физическим трудом. Для детей шахтёров, наоборот, считалось престижным поступить учиться в вуз, и не «тащить лямку», как отец. Даже наследовалась родительская профессия зачастую с повышением: если отец был простым забойщиком или крепильщиком, то сын приходил на шахту уже горным мастером после техникума, а то и инженером с институтским дипломом. Что касается шуток, то в Донбассе их умеют ценить не хуже, чем во Львове, однако, здесь на первое место выходит умение разрядить атмосферу, а не провоцировать окружающих. Ибо провокатор очень скоро узнаёт, «как порода в шахте падает», и это львовянам, приезжающим в Донецк, не по нраву. Хотя, никто их не тянет за язык, когда они иронизируют над внешним видом горняков, за что потом сильно страдают: характерной особенностью шахтёра с многолетним стажем являются глаза, как будто подведённые тушью для ресниц. На самом деле, это микроскопические частицы угля, навсегда въевшиеся в кожу век. Поэтому когда слышишь про то, какие рыцари без страха и упрёка едут в бурлящий Киев с карпатских склонов, и про то, каких провокаторов-титушек вкупе с бандитами насильно мобилизует Янукович в горах Донецкого кряжа, то как-то не сильно хочется верить этим словам. И когда слышишь про то, что русский язык – это «язык блатняка и попсы», то как-то не считаешь эти слова искренними, видя то, с каким усердием во Львове воспевается всё, что связано с хулиганством и мелкой уголовщиной. Так и хочется сказать львовянам, мнящим себя «честью украинской нации», слова поэта: «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Читайте нас в Фейсбуке, ВКонтакте и в Твиттере

Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках