Санкции на совесть
Александр Гончаров

Санкции на совесть

О христианском священнике и писателе Сальвиане, жившем в V веке от Рождества Христова обыватель XXI столетия не знает практически ничего. Утомленный информационным шумом человек-телевизор вряд ли поведется на книги из столь далекого времени. Но вот что интересно, мысли Сальвиана Марсельского неожиданно оказываются актуальными и до сих пор. Поэтому срочно отправляюсь в сарай, достаю велосипед, который некогда позаимствовал у Герберта Уэллса, кручу педали и отправляюсь в эпоху гибели западной части Римской империи.

Сальвиана долго уговаривать не пришлось — он легко согласился дать интервью.

- Отец Сальвиан, мы Россию называемы Третьим Римом, а что вы можете сказать о Риме Первом? О жизни в империи поведать.

- В самом деле, какой гражданин у нас не ненавидит другого гражданина, кто выказывает полную расположенность к своему соседу? Все далеки друг от друга, если не местом, то сердцем, и даже объединенные одним домом, разъединены мыслями. О, если бы это худшее из всех зол касалось только сограждан и соседей: гораздо важнее, что родственники не чтут уз родства.

В самом деле, кто платит близостью своим близким? Кто считает себя обязанным быть милосердным? Кого из родственников по сердцу или по крови не снедает злоба, чье чувство не облито желчью, кого не казнит благополучие другого? Кто не считает чужое счастье своим несчастьем? Кому хватает своего счастья настолько, чтобы желать счастья другому?

Многие же заражены теперь новым и страшным пороком: для полного счастья им нужно, чтобы другой был несчастен. А другое жестокое зло, которое исходит из того же источника и которое чуждо варварам и привычно римлянам, зло, которое заключается в том, что они разоряют друг друга налогами? Впрочем, не только друг друга: было бы гораздо сноснее, если бы каждый заставлял другого терпеть то, что он переносит сам; но хуже всего то, что большинство обирается меньшинством, и общественные подати обратились в частную добычу; так ведут себя не только высшие сановники, но и всякая мелочь, не только судьи, но и им подчиненные чиновники.

- М-да. Что-то это мне напоминает. Однако, давайте продолжим. Вы особо говорили о судьбе славного города Трира, разбитого варварами.

- Итак, ты, Трир, просишь публичных игр? Где же ты думаешь их устроить? Не на пожарище ли и пепле, не на костях ли и потоках крови погибших сограждан? Где же в целом городе ты найдешь место, не носящее на себе следов бедствия? Где не струится кровь, где не видно трупов или растерзанных членов тела? На ваш город наложена печать плена и ужаса, повсюду образ смерти. Спасшиеся остатки жителей лежат вместе с трупами погибших родственников, а ты просишь игрищ. Город почернел от пожара, а ты с праздничным лицом. Все плачут, а ты один смеешься. Все это вызывает суровый гнев Бога, а ты своими гнусными предрассудками еще более раздражаешь Гнев Господень. Не удивляюсь бедствиям, постигшим тебя. Город, который не исправился от троекратного разорения, вполне заслужил и четвертый разгром.

- Ну, мы слава Богу! Пока нашествия орд варварских не испытываем. Все же, когда мы узнаем о гибели людей в Новороссии, о страданиях женщин, детей и стариков, мы продолжаем не им сочувствовать, а хохотать над дебильными сериалами и лакать пиво перед «голубыми экранами», просматривая новостную ленту. Похоже, древний Трир рвется в наше время.

Но чтобы вы хотели сказать в завершение нашей беседы?

- Римляне гораздо большие враги самим себе, чем их внешние неприятели…

Более Сальвиан не вымолвил ни слова. Пришлось возвращаться в свой век с тем, что удалось украдкой записать на диктофон. Мелькали перед глазами образы прошлого, куда-то плыли галактики, а в голове стояла последняя фраза пресвитера Сальвиана и думалось: «Не являемся ли мы — русские себе большими врагами, чем наши заклятые «партнеры» с Запада? Уж слишком много санкций мы наложили на свою совесть. Она почти и не говорит, только изредка жалобно попискивает».