Простые рецепты коммунизма
Наталья Иртенина

Простые рецепты коммунизма

Все больше людей в России под влиянием фантомной памяти о советском «рае» мечтают, чтобы страна повторно вляпалась в коммунизм. Что сказать о них? Наверное, то же, что изрек сто лет назад их кумир. В 1918 году вождь мирового пролетариата объяснял М. Горькому: «Русской массе надо показать нечто очень простое, очень доступное ее разуму. Советы и коммунизм — просто».

В самом деле, простота, не отягощенная излишними интеллектуальными и нравственными рефлексиями, — суть коммунизма. Все сложное и пестрое многообразие социальных, политических, экономических, моральных, религиозных и большая часть культурных форм бытия, наработанных человечеством, для коммунизма негодны, он бросает их в топку. Для общества без социальной иерархии, без товарно-денежных отношений да и без самого государства (которое при коммунизме «отмирает» за ненадобностью) все эти «буржуазные» формы ни к чему.

Коммунистическое «светлое будущее» выглядит как первобытно-общинный демократизм, вписанный в индустриальный пейзаж.

Доиерархический, доденежный, догосударственный социум, в котором каждый его член занят строго определенным ему трудом, получает свою долю еды из общего котла и свою долю материальных ценностей при общем дележе.

Множество россиян — вовсе не рабочих и не крестьян, а мелких буржуа, грезящих ресоветизацией страны, видимо, плохо представляют себе практический переход от капитализма (хотя бы и недоделанного, как теперешний) к коммунизму — и какими общественными катаклизмами это сопровождается. Большинство из них хотели бы сразу очутиться в брежневской эпохе, минуя долгий период гражданской резни и репрессий. Впрочем, некоторые мечтают именно о расстрелах, наивно полагая, что убивать будут они, а не их…

Коммунизму, согласно марксистской легенде, предшествует низшая социалистическая стадия. Социализм же обойтись без государства не может, ибо это этап перековки «ветхого» социума в коммунистическое человечество. На этой стадии обществом управляет его «передовая» часть — вооруженный пролетариат с партией «нового типа» в авангарде, заменяющий прежний госаппарат.

Теории классиков марксизма-ленинизма изобилуют упрощениями при объяснении общественных явлений (история — непрерывная классовая борьба, эксплуататоры против угнетенных, государство — машина насилия и т. п.). В стиле этих упрощений Ленин рисовал и будущее социалистическое государство. В этом государстве все «просто», иначе им не смогут управлять пролетарии. «Переход от капитализма к социализму невозможен без известного “возврата” к “примитивному” демократизму». «Специфическое “начальствование” государственных чиновников можно и должно тотчас же, с сегодня на завтра, начать заменять простыми функциями “надсмотрщиков и бухгалтеров”, функциями, которые уже теперь вполне доступны уровню развития горожан» (Ленин, «Государство и революция»).

Государство диктатуры пролетариата представлялось вождю как отлаженно работающий завод при всеобщей трудовой повинности. «Учет и контроль — вот главное, что требуется для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного “синдиката”… Все общество будет одной конторой и одной фабрикой...»

Вот почему «любая кухарка» сможет управлять таким государством, чьи главные функции — тотальный учет произведенного (поначалу — награбленного у имущих классов), распределение продуктов и вещей, надзор за трудящимися, чтобы не отлынивали, принуждение «нетрудовых элементов» и насилие над сопротивляющимися.

Загвоздка в том, что первобытно-общинный демократизм мог существовать лишь в условиях племенного малолюдства. Рост населения, избыток добываемой еды и производимых вещей естественным образом вел к расслоению, к социальной иерархии. Искусственный революционный возврат в социалистическое «новое варварство», в примитивизм военного коммунизма, в общество равного (якобы) распределения из общего котла — в первую очередь сталкивается с проблемой избыточности населения.

Когда ленинцы приступили к воплощению своего идеала государства, слишком у многих эта «простота» вызвала омерзение. Элементарно в силу их иных этических, эстетических и государственнических представлений, экономической, интеллектуальной, духовной пассионарности, при которой государство диктатуры социального дна воспринимается как тошнотворный голем.

Лишним населением в этом государстве с 1917 года стали все «бывшие люди» из высших сословий, чиновники и полицейские царского времени, непокорное офицерство, казачество, духовенство, большая часть интеллигенции, промышленники и торговцы, зажиточное крестьянство. Все, на кого можно было повесить ярлык «буржуй». Все, кто не желал быть в рабстве у государства-завода с его вооруженными надсмотрщиками-чекистами. Подавляющее большинство их пошло под нож.

Смута лихих 1990-х по сравнению с этим рождением «общества справедливости» — эпоха мира и благополучия.

Диктатура пролетариата, по Ленину, это государство постоянного и всестороннего «революционного насилия». Это та самая гражданская война, о которой красный вождь твердил задолго до 1917 года, в которую должна была усилиями большевиков превратиться война с немцами. Что он имел в виду? «Молодая советская республика в кольце фронтов», «Белая армия, Черный барон», интервенция Антанты — это? Нет, Ленин говорил об очень конкретной вещи: «Демократическая диктатура… есть не “организация порядка”, а организация войны» (ПСС, т. 10, с. 137—138). Организация войны — это массовый террор против населения, имеющий целью сломить не только активное сопротивление, но и пассивное, уничтожить всякую мысль о непокорстве. «Пока нет насилия над массами, нет иного пути к власти» (т. 31, с. 147).

Массовый террор для ленинцев был средством захвата власти, ее удержания и укрепления, построения государства всеобщей трудовой повинности, запугивания и уничтожения враждебной части населения. Террор также способ раскола неподатливых социальных слоев, как это было в деревне, где с подачи Я. Свердлова («расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря») начали разжигать отдельную гражданскую войну, вооружая комитеты бедноты и натравливая их на зажиточных мужиков.

Террор мыслился радикалами-марксистами и как средство воспитания нового человека. Об этом писал еще добряк Маркс: «Мы говорим рабочим: вы должны пережить 15, 20, 50 лет гражданской войны и международных битв не только для того, чтобы изменить существующие отношения, но чтобы и самим измениться и стать способными к политическому господству». Об этом теоретизировал Бухарин: «пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов… является… методом выработки коммунистического человечества».

Словом, террор — простое, эффективное и универсальное средство управления социалистическим государством и обществом.

Направлен он не только на «буржуев». «Революционное насилие не может не проявляться и по отношению к шатким, невыдержанным элементам самой трудящейся массы» (Ленин, ПСС, т. 40, с.117). Но «буржуазия» подлежала уничтожению «как класс» — это рефреном звучало все годы Гражданской войны. «Я не вижу, как мы можем испугать их так, чтобы они убрались из России без массовых расстрелов... Единственное решение я вижу в том, чтобы угроза красного террора способствовала распространению ужаса и вынуждала их бежать» — слова Ленина американскому журналисту Л. Стеффенсу. «Принуждение к бегству» из страны — всего лишь эвфемизм. Ибо куда бежать «буржуазии» в случае мировой революции? В Антарктиду?

Точно так же «как класс» Сталин позднее будет уничтожать деревенскую «буржуазию» — «кулаков», то есть те 7 % работящих крестьян, которые производили львиную долю хлеба в стране. Чекисты и вохровцы в северных спецпоселениях для раскулаченных и их семей воспринимали этот призыв партии как буквальный — и без всяких эвфемизмов уничтожали сосланных крестьян физически.

Кроме расстрелов у ленинцев были и такие методы террора, как продовольственная диктатура, хлебная монополия, запрет любой торговли (все — с 1918 года до НЭПа) и лишение гражданских прав (до 1936 года). Семьи «лишенцев» были обречены на вымирание от голода, поскольку продуктовых карточек им ни в Гражданскую войну, ни в голодные 1930-е годы не полагалось. А те «непролетарские элементы», кому карточки все же доставались, получали по своей четвертой категории 80 г хлеба на день и 2 кило картошки в месяц. В то время как на территориях, подконтрольных белым армиям, голода не было, поскольку не было и безумных коммунистических экспериментов.

Голодом же сталинская машина ломала хребет всему русскому крестьянству в 1930-х годах, выгребая подчистую зерно, загоняя в могилу мужицкое недовольство.

И чем, как не целевым сокращением лишнего, негодного к коммунизму населения была «кулацкая операция» 1937-1938 годов, больше известная как «Большой террор»? Улучшили советские демографические показатели на минус почти миллион (700-800 тыс. расстрелянных). А погибших в лагерях никто и не считал.

Советское «светлое будущее» предназначалось не для всех. Это очень «просто»: нет недовольных масс населения, нет проблем.

«Для меня высшая или важнейшая и гуманнейшая цель всякой политики яснее, проще и осязательнее всего выражается в выработке условий для размножения людского», - писал когда-то Д.И. Менделеев («К познанию России»). О целях коммунистической политики правдивее говорят ее плоды, нежели пропагандистская риторика «справедливости и гуманизма».

В начале XX века Менделеев подсчитал, что годовой прирост населения Российской Империи составлял 1,5-1,8 % (15-18 человек на тысячу) и что при минимальном показателе 1,5 %, удвоение населения происходит за 46,5 лет.

В 1917 году население Российской Империи без учета Финляндии и польских губерний составляло около 158 млн. Через 46 лет, в 1963 году в стране, почти в тех же границах, должно было жить 316 млн. — при приросте 1,5 %. Это минимум, поскольку коэффициент прироста был даже выше в годы позднего НЭПа (около 2 %) и в послевоенные 1950-е (до 1,8 %). То есть, возражения насчет «спада рождаемости в индустриальном обществе» для тех лет еще не работают. Люди хотели рожать много и рожали, если их не мучило государство.

В реальности к 1963 году население СССР достигло 223 млн.

Отдельно считаем потери от Великой Отечественной. 27 млн погибших плюс потенциальные потери (нерожденные дети погибших): при среднем коэффициенте 1,5 % за 17 послевоенных лет это было бы около 10 млн прироста. Кроме того, спад рождаемости за 4 военных года дал минус около 4-6 млн. Итого примерно 41-43 млн.

Без этих военных потерь население СССР в 1963 году составляло бы 223 млн + 43 млн = 266 млн.

Итог: демографические потери за 35 лет террора и экономического экстремизма советского государства (до смерти Сталина) — 50 млн (316 минус 266). Это минимум, поскольку и число 316 млн минимальное. Это количество составляют те, кто бежал от большевистского режима за границу, убитые, погибшие в лагерях и ссылках, умершие от голода, их не появившееся на свет потомство и не родившиеся из-за тяжелых жизненных условий, в которые советская власть периодически ставила население. Повторю: потери ВОВ сюда не входят.

А если еще посчитать, сколько потомства должны были дать эти 50 млн ну хотя бы к 1991 году?

Необольшевики мечтают повторно провести свой коммунистический опыт. В том маловероятном случае если им это удастся, от нынешней России останется зачищенное, обезлюдевшее пространство. Ибо сопротивление социалистическому голему будет намного ожесточеннее, чем сто лет назад. Знаем, нахлебались, спасибо.

Источник