В конце прошлого века у нас в отечестве случилась история почти по Гоголю.
Поссорились тогда два неразлучных приятеля, Иван Иванович Краснопередельщик и Иван Никифорович Либералов-Беспределкин. Уж такие они были закадычные друзья, не разлей вода, и даже родня друг дружке (Иван Никифорович приходился покойной супруге Ивана Ивановича двоюродным племянником), что и сказать-то про них иначе нельзя, как только за Гоголем повторить: «сам чорт их связал веревочкой».
Чорт их связал, да он же и на войну между собой подговорил. Иван Никифорович, видно, съевши какой-то дряни, ни с того ни с сего заявил Ивану Ивановичу: «Вы, дядя, самых гнусных правил!..» Пристукнул его кулаком в лоб, постоял над телом и поправил подушку на лице у дядюшки. Пока тот лежал, как недвижимость, Иван Никифорович стал перетаскивать из его дома в свой все, чем прельщался взор: мебеля, картины маслом, сервизы, драгоценности покойной супруги и прочее имущество, нажитое трудом крепостных людишек.
Только Иван Иванович душу нечистому отдавать не захотел. Домочадцы его в постелю переложили, там он и отлеживался, пока смертная обида ему на ноги встать не давала. С одра и жалобы по начальству посылал, и грозился, и тяжбу против врага затеял — да голосов ему все время не хватало. А как через много лет перестал Иван Иванович быть постельной недвижимостью, окреп маленечко и уже на своих ногах в бой против Ивана Никифоровича пошел.
По всяк день они на людях сходились и ругались друг на дружку. За грудки хватали, за носы тянули, волосья драли. Разбойником и душегубом один другого чествовали. Мерялись, кто больше людишек повыморил — Иван Иванович, когда молод был и пламенно буен, или опосля Иван Никифорович, такой хват, что сам чорт ему не брат.
— При тебе, племянничек, беспризорников на улицах развелось! — рвал себе душу Иван Иванович.
— Да и вы, дядюшка, когда мировой пожар раздували, не меньше сирот наплодили! — злорадно припоминал Иван Никифорович.
— А мы их в детдома имени Железного Дровосека отдавали и борьбе за наше дело учили!
— А у нас они борьбе на улицах учились! Только уж не за ваше дело, а за наше! За естественный отбор и место под солнцем!
Зеваки вокруг останавливались и подзуживали. Одни за Ивана Ивановича глотки трудили, другие за Ивана Никифоровича болели. Лишь немногие проходили мимо и плевались: «Оба вы душегубы».
Наконец добрым приятелям обоих непримиримых врагов их тяжба надоела. Да и начальство уже косо смотрело, как эти два столпа общества воюют между собой, потрясая основы.
Решили их помирить. Свели обоих в присутственном месте, накормили обедом. Иван Иванович с Иваном Никифоровичем волком один на другого глядели, но их стали подпихивать друг к другу да подговаривать:
— Ну уж, обнимитесь, что ли. Да поцелуйтесь эдак по-нашему. Кто былое помянет…
Убеждали их простить друг дружке прошлое: одному — давнее буйно-пламенное, а особенно самое обидное для Ивана Никифоровича, что под нумером 37; другому — недавнее хваткое. Только оба наотрез отказались прощать и упирались что есть силы.
Да тут внезапно осенила всех счастливая мысль. Не пойми откуда и взялась сразу во всех головах, будто кто вдунул ее туда в один миг. Не иначе как опять же чорт. Вдруг вспомнили, что Иван Иванович на пару с Иваном Никифоровичем смерть как не любят народный опиум. Уж так не любят, что на дух не выносят. Чуть не падучая с обоими приключается, как от дурмана какого. Тогда, верно, они и помирятся, когда против общей нелюбви заодин встанут.
Подтолкнули Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем к окну и показали: стоит у церкви на крылечке человек, жмурится на златые купола, в солнечных лучах искрящие, да уплетает бублик, густо обсыпанный маком.
— Опиум! — выдохнули одновременно Иван Никифорович с Иваном Ивановичем.
Побелели лицами одинаково, ухватились друг за дружку руками, скрестили страдающие взоры и сказали в один голос:
— Резать к чортовой бабке!..
***
Чем эта история закончилась, нам пока неведомо. Но как сказал Гоголь, завершая свою повесть про Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича: «Скучно на этом свете, господа!»
Ведь и правда скучно. Четверть века наблюдать, как сначала анархо-либералия пожирала социалистическую сдохшую лошадь, а затем освобожденная из нафталина коммуно-утопия принялась подминать под себя порядком облезшего осла либеральной демократии, — что может быть скучнее?
Уж давно не вводят в заблуждение пустопорожние словесные сшибки и взаимные смертные обиды так называемых «либералов» и новых большевиков. С колокольни христианского традиционализма разница между теми и другими малоразличима и несущественна. Те и другие вышли из «шинели» КПСС, из партноменклатурной упаковки.
Чиновники всех уровней гибко лавируют между теми и другими, лелея общественное равновесие. По чуть-чуть в равной степени уступают обоим и зорко следят, чтоб не выросла третья сила, которая опрокинет всю тщательно выстроенную за долгие годы стабильность двухголового либерал-советского тяни-толкая.
Мы стоим меж двумя рядами кривых зеркал и смотрим в дурную бесконечность их взаимных отражений. Мы топчемся в этом заколдованном круге с 1917 года: либерал-феврализм — социализм — снова либерализм, большевистского извода — и опять сползание в советизм. А самое смешное и мерзкое, что и то, и другое поочередно рядится в одежды консерватизма по отношению к конкуренту. В 1990-х окунание в либеральную демократию понималось как возвращение к истокам; в 2010-х нырок из либерального болота в омут коммунистических грез подается как поворот к «золотому веку» былого.
Это всего лишь маскарад, где леваки (два крыла глобалистского левацкого интернационала, одно под масонской символикой ТНК, другое с маркировкой марксизма) надевают костюмы и личины.
У коммунистов и «либералов» одна на двоих священная корова: революция. Бунт, мятеж, насильственная переделка реальности. Право на революцию, устроение смуты и социального хаоса числится в скрижалях у тех и других среди прочих неприкосновенных прав человека. У коммунистов даже первее прочих.
Предтеча и прообраз всех революций — бунт Денницы. Потому общее знамя всех леваков — антихристианство и богоборчество. Даже если некоторые из их рядов мимикрируют под христиан. Церковные либералы-обновленцы и «православные» сталинисты, проповедующие общность учения Христа и коммунизма, — суть одно: «воры и разбойники… Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить» (Ин. 10:8,10).
Их внешняя взаимная вражда не должна заслонять суть. Разделение и ненависть живут не только на земле, но и там, откуда выходят культовые смыслы, от которых родятся мятежно-воровские идеологии. За физикой вещей стоит метафизика явлений. Когда бесы из разных лагерей крутят друг дружке хвосты, тогда воюют и люди-марионетки.
Но когда они чуют общего врага — абсолютно иное смысловое поле, на котором произносятся иные слова, где по-иному смотрят на жизнь, смерть, веру, культуру и политику, короче, живут иными ценностями, — когда они видят на этом чужом поле приговор себе, бунтовские идеологии моментально встают бок о бок и подставляют друг другу плечи.
Тогда падают маски, и Иван Иванович с Иваном Никифоровичем,
морщась, лобызаются. Тогда яснее ясного видна их общая цель. Видна по тому, как нечувствительны они к пролитой реками в советском прошлом русской крови, к русской боли, к осквернению Русской Церкви. Видна в их библейском хамстве по отношению к русской тысячелетней истории, в том, как старательно мажут ее черной вонючей и глумливой ложью, — отсчитывая собственную историю от XX столетия.
У них и методы одинаковые. Как в 1917-м кинули бандитский клич: «Грабь!», так и в 1991-м преемники не мудровали: «Грабь!» Страна для них — полигон экономических опытов, народ — глина в социальных экспериментах, с которой, лепя нечто, надо срезать и выбрасывать излишки. «Пусть вымрут/будут уничтожены миллионы из негодного материала, зато остальные будут жить при коммунизме/как в Европе».
Потому нелюбовь нынешних коммунистов к нынешним «либералам» напоминает низовой лозунг последних лет Гражданской войны: «За советы без коммунистов!» Они за советскую власть, только без комиссаров перманентной революции, отличников партийной методологической подготовки, наследных продразверсточников и экспроприаторов, прагматичных вымаривателей социально чуждых им слоев населения.
Неизбежно смотрясь друг в друга, они действуют друг на дружку как дрожжевые закваски. Экстремистская ненависть «либералов» к стране и народу плодит почитателей политики тов. Сталина. А неизбывная мечта советофилов об СССРлаге поддерживает огонь под котлом оголтелой «либерал»-русофобии.
Несмотря на вражду меж собой, они всегда, пока существуют, будут стремиться стать друг другу союзниками, чтобы опять объединенными усилиями устроить революцию, как они проделали это в феврале 1917-го («толкаем режим с обрыва вместе, потом разберемся, кому достанется власть»). Искать баланс между ними, уравновешивать одним другое, как пытаются ныне делать власть предержащие, — значит вносить свою лепту в радикализацию тех и других.
Либерализм в России неизбежно (уже второй раз за столетие) дрейфует к советизму, как и тот не может не вырождаться со временем в «либерализм» с большевистским лицом. Этот порочный круг можно разорвать, лишь перешагнув в обратном направлении черту с меткой «февраль 1917», отделившую туловище России от ее головы.
Когда-то казалось, что в 1991 году, переступив обратно рубеж Октября 1917-го и отматывая назад, мы будем все дальше отходить от красной ямы; что движение в сторону преодоления Февраля, пусть и медленное, необратимо. Но обнаружилось, что дорожка феврализма-либерализма слишком скользкая и идет наклонно. Нужен обходной путь. Ход конем, который лежит вовсе не в области политики, а в сферах метафизики.
Нет сомнений, наши Иван Иванович с Иваном Никифоровичем когда-нибудь замирятся. Это произойдет, когда православный традиционализм наберет силу и начнет играть первостепенную роль в русском государстве. Из всех идеологий для России органичен только он.
Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках
