Утерянное благородство Родины
Никита Хазов

Утерянное благородство Родины

О событиях недавнего прошлого писать всегда тяжело. Старые раны, хотя и заросли, еще не зарубцевались. Любое прикосновение к ним, вызывает боль и дискомфорт. Быть может это звучит банально и пошло, но почему же тогда многие пренебрегают этими прописными истинами? Казалось бы, всем уже давно известно, как эмоционально российское общество воспринимает любое обращение к теме царствования последнего русского Государя Императора. Здесь нет полутонов, только белое или черное. Семьдесят лет Николай II представал как кровавый тиран, деспот и бездарный правитель. Другого мнения быть не могло. Поколениям советских школьников и студентов вдалбливали в головы, что Царь, при котором, к слову, наблюдался один из самых стремительных подъемов русской экономики, «трус и бездарь», волею случая оказавшийся на вершине политического Олимпа. Любое упоминание о Царе должно было облекаться в форму критики.

Крах коммунистической монополии открыл новые горизонты. Внезапно стало можно писать о Царе и в ином ключе, не выискивая в его личности червоточин. Для некоторых теперь критиковать эпоху правления последнего императора стало признаком чуть ли не “русофобии”. С этим можно не соглашаться, но одно надо уяснить точно — подобная позиция заслуживает права быть услышанной. Как нельзя жертв геноцида упрекать в ненависти к своим палачам, так нельзя и почитателей Николая II обвинять в чрезмерной чувствительности. Быть может, лучше самим не допускать микроагрессии в их сторону, не бередить их раны? И не удивляться потом “странной” реакции с их стороны на съемки вашего очередного «киношедевра».

А может тогда вообще стоит отказаться от обсуждения этой темы? Ни в коем случае. Обсуждать надо, но делать это необходимо с большим пиететом, особенно учитывая тот факт, что для православных в России Николай II еще и канонизированный святой.

Обсуждая личность Императора, Его внутренний мир, можно, конечно, опираться на воспоминания современников, Его приближенных или врагов. Однако ни в том, ни в другом случае картина его собственного душевного состояния будет неполной, ведь каждый видел Николая II по-своему. Так, касаясь темы религиозности Государя, мы можем сказать, что с одной стороны он обвинялся своими современниками в “маловерии», “стихийном, иррациональном, а иногда и противном разуму <…> мистицизме”.

С другой стороны, протопресвитер Георгий Шавельский, лично знакомый с императором, в своих воспоминаниях говорил о “смиренной, простой и непосредственной” вере Николая II, а один из лидеров кадетов Виктор Петрович Обнинский позднее вспоминал об его “искренней набожности, проявляемой при всяком богослужении”.

Так кем же был последний Император — маловерным любителем всего сверхъестественного или искренне верующим христианином? Единственный способ хоть чуть-чуть приоткрыть завесу тайны, скрывающую внутренний мир последнего русского Императора, это обратить внимание на его дневники, которые он вел с 14-летнего возраста. Давайте попробуем посмотреть на веру Царя сквозь призму его записей, оставленных в тяжелые для него дни революционных потрясений. И хотя подобный подход с чисто научной точки зрения может быть не совсем корректным, возможно, все-таки благодаря нему у нас получится хоть чуть-чуть лучше понять, кем был последний русский Император.

Николай II был педантом. Если посмотреть Его дневник, то можно с легкостью обнаружить наличие четкого недельного распорядка. Заметен он и в духовной жизни Царя: каждую субботу (за редким исключением, которых в драматическом 1917 становилось все больше) в 18:30 Император отправлялся ко всенощной, в воскресенье в половину одиннадцатого — к обедне. Походом в церковь сопровождались все именины и дни рождения. Император любил посещать монастыри, соблюдал посты и не реже двух раз в год причащался. Последнее особенно интересно, если учесть распространенность в то время формального правила (определенного еще Духовным регламентом) причащаться один раз в год перед Пасхой. В 1917 году Николай II принимает участие в таинстве евхаристии трижды: в середине февраля (еще до революционных событий), на Великую Субботу (в 17-м году она пришлась на 1 апреля) и в октябре, за три дня до Октябрьского переворота.

Однако это всего лишь сухие факты, своеобразная статистика. Интереснее то, как Сам Император чувствовал себя в те или иные судьбоносные для него моменты, какие чувства испытывал, как их описывал. Так 22 октября, находясь под арестом уже более полугода, Николай II напишет в своем дневнике: “В 8 час. пошли к обедне и всей семьей причастились Св. Тайн. Такое душевное утешение в переживаемое время!” И подобные фразы не редкость для его дневника.

Очень смиренно, спокойно и даже жертвенно звучат строки, описывающие «отречение» и вынужденный арест: “Утром пришёл Рузский и прочёл свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т.к. с ним борется соц[иал]-дем[ократическая] партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. <…> Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился”. Ни в этой, ни последующих записяхнет переживаний последнего Императора о Своём статусе, о Своём благополучии или даже о жизни. Есть только беспокойство за Россию. В записи следующего дня (3 марта) мы читаем: “В Петрограде беспорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше”. И сквозь эти слова видится нам искренняя самоотверженность их автора, который словно бы говорит нам, что готов отказаться от самой своей сущности, если это поможет остановить кровопролитие.

Но что кроме судьбы России беспокоит Государя Императора Николая Александровича? Пожалуй, только телесное и душевное здоровье Его близких. “Служат у нас в походной церкви о. Афанасий Беляев, за болезнью нашего духовника о. Васильева, диакон, дьячок и четыре певчих, кот[орые] отлично справляются со своими обязанностями. Жаль, что не все дети могут ходить с нами в церковь!” (29 марта 1917). Или вот еще запись от 19 апреля 1918 г.: “При звуке колоколов грустно становилось при мысли, что теперь Страстная и мы лишены возможности быть на этих чудных службах и, кроме того, даже не можем поститься”. Особенно остро переживал Царь Мученик Николай Свою вынужденную разлуку с матерью, но все же большей частью мысли последнего Императора устремлены к своему народу. “Что готовит провидение бедной России? Да будет воля Божья над нами!” (после восклицательного знака стоит крест; запись от 1-го мая 1917 г.). Что это за крест? Понимание и изображение крестной судьбы России, форма “каллиграфической” молитвы? В других местах Николай радуется прорывам на фронте, сожалеет о военных поражениях и октябрьском перевороте. Однако местами проскальзывают и нотки спокойного принятия Своей судьбы: “Ровно три месяца, что я приехал из Могилёва и что мы сидим, как заключённые. Тяжело быть без известий от дорогой мама’, а в остальном мне безразлично” (9-го июня).

В словах из Его дневников видится искренняя самоотверженность их автора, который словно бы говорит нам, что готов отказаться от самой своей сущности, если это поможет остановить кровопролитие.

Подобные фразы, как в целом спокойное отношение Царя Мученика Николая II к Своему отречению, заставляли советских авторов обвинять последнего императора в равнодушии к судьбе России, отсутствию воли к власти и к жизни. Некоторым приходило в голову даже упрекать автора дневника в продуманности его фраз, скупости строк, неискренности.

Однако мог ли человек, получивший суровое полувоенное воспитание (к слову, наставником юного наследника был не просвещенный поэт, а генерал от инфантерии Г.Г. Данилович),

писать как-то иначе? Муштра наложила определенный отпечаток на личность будущего монарха и даже на манеру вести записи, но это не значит, что он пытался спрятать свои истинные мысли в зарослях серых, фактологических дневниковых строк. Нет, некоторые фразы весьма горячи, а авторам 30-х годов, они и вовсе показались бы безрассудно смелыми. Запись от 18-го апреля 1917 г.: “За границей сегодня 1-е мая, поэтому наши болваны решили отпраздновать этот день шествиями по улицам с хорами музыки и красными флагами”. Или вот, например, оценка свершившегося в Петрограде Октябрьского переворота (вести из столицы доходили в Тобольск с большим опозданием, поэтому октябрьские события находят свое отражение только в записях аж за 17 ноября): “Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и в Москве! Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени”.

При этом, несмотря на определенный негатив в отношении всеобщего помешательства и революционной истерии, последний Император весьма благожелательно относился ко всем, кто Его окружал, вплоть до приставленных к Нему надзирателей и конвоиров. Так, получив по случаю своих именин три пирога, один из них Царь отослал своим караульным. Трогательно читать и записи рождественского периода: “В 12 час. была отслужена в зале обедница. До прогулки готовили подарки для всех и устраивали ёлки. Во время чая — до 5 час. — пошли с Аликс в караульное помещение и устроили ёлку для 1-го взвода 4-го полка. Посидели со стрелками со всеми сменами до 5½ час. <…> Всенощная была очень поздно, началась в 10½, так как батюшка не успел прийти из-за службы в церкви. Свободные стрелки присутствовали”. Царь не только делил еду со Своими тюремщиками, но и с радостью приобщал их к светлым и радостным минутам Рождественского праздника.

Ни в одной из современных работ невозможно прочитать правдивой информации о том, как Сам Николай II видел происходящие вокруг Него исторические кульбиты. И потому так важно попытаться взглянуть на те события глазами главного их участника. Взглянуть, чтобы через это понять ответ на важный вопрос — так кто же Он, последний русский Император? Открывая дневники, мы видим человека благородного и жертвенного, не жалеющего ничего для блага своей Родины, видим человека искренне верующего, старающегося даже в трагические минуты жить согласно Христовым заповедям.

Аналитический Центр святителя Василия Великого