Бунт великовозрастного «мажора»
16 (29 — по новому стилю) ноября 1905 года верные присяге Государю силы подавили Севастопольский мятеж. Его ключевой фигурой историография называет отставного капитана II-го ранга Петра Шмидта, которого большинство обывателей почему-то считает лейтенантом.
Матросские бунты на отдельных кораблях в истории российских ВМС случались и ранее, причём чаще всего носили социальный характер. Однако в те дни восстала большая часть всей эскадры Черноморского Флота вместе с её главной базой.
Кроме того, впервые на сторону мятежников перешёл кадровый офицер, что было уникальным случаем для того времени: это спустя десять лет, когда произойдёт разбавление дворянского костяка чинами военного времени, революционные настроения проникнут и туда. А в 1905 году в армии и во флоте бунтовал почти исключительно срочнослужащий рядовой состав, сохранивший связь с массами: даже сверхсрочники в лице фельдфебелей и кондуктóров практически всегда оставались на стороне правительства.
И, наконец, целью восставших было создание сепаратистского государства на Юге России. В чьих интересах это должно было произойти — комментарии излишни.
«Волосатая лапа» непутёвого племянника
Не будь у Петра Шмидта знатных покровителей, его морская карьера могла бы завершиться в стенах гардемаринских классов: уже во время учёбы в Морском кадетском корпусе у юноши были замечены первые признаки намечающегося душевного расстройства. К сожалению, начальство не стало предпринимать какие-либо меры медицинского характера, результатом которых могло стать отчисление заболевшего.
Причина до боли простая: его отец, тоже Пётр Петрович, а также родной дядя Владимир Петрович дослужились до адмиральских погон. Последний представлял особую ценность в плане личных связей, так как занимал высокие посты в Адмиралтействе, в годы учёбы племянника был старшим флагманом Балтийского Флота и возглавлял комиссию по приёму выпускных экзаменов в военно-морских училищах, а позднее стал сенатором.
Первой «историей», которая фактически сошла с рук мичману Шмидту, стала его женитьба на женщине, падшей в глазах общества: в те годы среди представителей либеральной интеллигенции было модно вступать в брак с обладательницами «жёлтого билета», чтобы поднять их с социального «дна». Огорчения стали причиной скоропостижной смерти его отца, товарищи по службе объявили бойкот нарушителю кодекса чести, однако начальство оказалось на стороне бузотёра, поэтому всё ограничилось переводом молодого офицера на Черноморский Флот.
Там дело тоже не обошлось без скандалов: в один прекрасный день Шмидт явился на приём к командующему флотом адмиралу Кулагину и устроил в его кабинете «сцену», в ходе которой наговорил массу самых несуразных вещей. В результате после двух недель нахождения в военном госпитале нарушитель спокойствия получил годичный отпуск «для поправки здоровья».
Дядя, командовавший в то время эскадрой, добился перевода племянника на Дальний Восток под своё начало, однако лечение результатов не принесло. Шмидта постоянно преследовали неожиданные приступы раздражительности, переходящей в ярость, за чем следовала истерика с судорогами и катанием по полу.
Очередной инцидент не заставил себя ждать: в Нагасаки Шмидт устроил дебош с владельцем дома, где жил. Дело пришлось улаживать российскому консулу, а виновника происшествия поместили в береговой лазарет, после чего отозвали во Владивосток.
Там Шмидт за грубый дисциплинарный проступок вскоре оказывается на гауптвахте, и начальство требует повторного медицинского освидетельствования: слишком уж неадекватно вёл себя подчинённый. В 1898 году он получает отставку, однако с правом службы в торговом флоте.
Шмидт вернулся на Чёрное море, где стал капитаном грузового парохода, и здесь он, хоть ненадолго, но оказался на своём месте. Для толкового штурмана капитанская работа — достаточно спокойная: в отличие от других офицеров, он несёт вахты не по расписанию, а по мере надобности, например, при манёврах в порту и на сложных для навигации участках.
Но с началом Русско-японской войны Шмидта вновь призывают на военную службу и определяют во Вторую Тихоокеанскую эскадру на транспортное судно «Иртыш» старшим офицером. Перед отправкой из Либавы (ныне — город Лиепая в Латвии) он успевает попасть под арест за драку, устроенную на благотворительном балу, который давало общество Красного Креста, а уже в море вступает в конфликт с командиром корабля.
В конце концов, на стоянке в египетском Порт-Саиде, аккурат через несколько дней после получения известия о падении Порт-Артура, лейтенанта Шмидта списали на берег и отправили в Россию: так он избежал гибели в Цусимском сражении. Высокопоставленный дядя, ставший к тому времени сенатором, помог и на этот раз: у племянника нашли всего лишь болезнь почек, и перевели в Измаил командовать отрядом из двух миноносцев.
От растраты — к измене
В Измаиле случилось неладное: в июле 1905 года, прихватив из кассы вверенного ему воинского формирования две с половиной тысячи рублей, что по тем временам равнялось примерно сотне месячных заработков среднего рабочего, Шмидт самовольно оставляет его расположение. После этого его видели не только в ряде черноморских городов, где он активно участвует не только в создании таких организаций, как «Союз офицеров — друзей народа» и «Одесское общество взаимопомощи моряков торгового флота», но также в Киеве, на ипподроме у кассы тотализатора, делавшего весьма крупные ставки.
В конце октября 1905 года во время одного из митингов в Севастополе после эмоционального выступления с Шмидтом случился припадок уже упоминавшейся болезни. Оратора доставили в больницу, где выяснилось, что он состоит на действительной военной службе.
Шмидта взяли под стражу, причём поместили не в гарнизонную тюрьму, а в карцер флагманского крейсера «Три святителя». Началось следствие, в ходе которого обнаружились и дезертирство из Измаила, и растрата денег из кассы, и запрещённое для офицера занятие политической деятельностью.
Дело запахло трибуналом, полагающимся по законам особого периода, но, узнав о злоключениях своего племянника, влиятельный дядюшка не только возместил ущерб из своего кармана, но также добился, чтобы Шмидт быстро и без лишней огласки получил отставку и пенсию, а не изгнание со службы, которое неизбежно сопровождалось бы разжалованием. Отметим, что по тем временам военного пенсионера автоматически повышали в чинах: так Шмидт стал капитаном II-го ранга.
Проявление психической патологии толпа часто принимает за революционную одержимость и склонна видеть в таких людях своих вождей, способных даже принять мученический венец во имя идеи. Таким себя зарекомендовал Пётр Шмидт в Севастополе, где в середине ноября бунтовала практически вся военная база, поэтому неслучайно именно к нему пришли матросы с восставшего крейсера «Очаков» и предложили возглавить мятеж.
Касательно «Очакова»: это был лучший и новейший по дате постройки тяжёлый бронепалубный крейсер всего Императорского флота. Он проходил приёмные испытания, поэтому на его борту находился не только экипаж, недавно сформированный в основной своей массе из новобранцев, но и большое число рабочих Сормовского завода со вполне понятными политическими взглядами.
Именно смутьяны из числа гражданских и начали подстрекать матросов машинной и кочегарной команд к неповиновению офицерам. Это им удалось: ситуация на «Очакове» начала развиваться ровно по тому же сценарию, что и несколькими месяцами ранее на «Потёмкине».
11 ноября по старому стилю в Севастополе вспыхнули вооружённые выступления солдат и матросов. Офицеров изгнали из расположения частей, город оказался в руках избранного совета депутатов, с подачи которого была объявлена всеобщая политическая забастовка.
О катастрофических масштабах событий, равно как и о том, что они вряд ли могли быть стихийными, говорят такие строки из отправленной на имя Государя телеграфной депеши командующего Черноморским Флотом: «Матросы, вероятно, поставят какие-нибудь условия, которым придётся подчиниться или распустить флот…»
Задумаемся над цитатой: речь идёт об угрозе полной потери контроля над эскадрой, а вкупе со стачкой, парализовавшей железные дороги — и об утрате военной логистики. А роспуск флота означает не что иное, как вытеснение России из Черноморского региона планеты.
13 ноября противостояние между начальством и подчинёнными на «Очакове» обострилось до такой степени, что все офицеры и и почти все сверхсрочники тут же покинули крейсер. Сложилась ситуация, хорошо известная по знаменитой книге про остров сокровищ: корабль в руках мятежной команды, но на борту нет штурмана, механика, врача, минно-торпедных и артиллерийских специалистов — тех, без кого любая гроза морей перестаёт быть таковой.
Кроме того, по возвращении из выхода в море «Очаков» не прошёл бункеровку всем необходимым: угля и подпиточной воды для машинного контура оставалось всего на несколько дней, не лучше обстояли дела с провизией, а также содержимым крюйт-камеры и снарядных погребов. Проще говоря, достаточно было остыть котлам, чтобы матросы сами сдались на милость командованию и отделались дисциплинарными взысканиями.
Безусловно, Шмидт знал о плачевном положении дел на крейсере. Тем не менее, прибыв на борт «Очакова», он заявил, что принял на себя руководство всем Черноморским Флотом, о чём приказал немедленно известить срочной телеграммой Николая II.
Восстание в Севастополе Шмидт считал первым шагом в осуществлении наполеоновских планов. После захвата главной военно-морской базы Юга мятежники должны были занять Перекоп и Чонгар, разместить там артиллерию, тем самым отделив полуостров от остальной России.
Далее по замыслу мятежников следовала высадка десанта в Одессе, Николаеве, Бердянске и Херсоне, в результате провозглашалась Южно-Русская Социалистическая Республика, президентом которой Шмидт видел самого себя. Завершающим этапом должны были стать рейды в направлении Таганрога, Ейска, Туапсе и Батума для расширения влияния сепаратистов на восток с образованием Крымско-Кавказской республики.
Но оставшись без офицеров, взбунтовавшаяся эскадра в принципе не могла выиграть сражение с верными присяге силами: восстание было жестоко подавлено, а его предводители преданы правосудию. Но даже здесь у «красного адмирала» имелась возможность выйти сухим из воды: за него снова попытался заступиться дядя, а жена Шмидта дала показания о наличии у её супруга душевного расстройства.
Военный трибунал предложил подсудимому пройти добровольное медицинское освидетельствование: закон запрещал подвергать дворян подобным мерам в принудительном порядке. Результатом этого практически гарантированно стало бы признание Шмидта недееспособным с последующей передачей родственникам на поруки.
Такая перспектива его не устраивала, Шмидт отказался и от обследования, и от переноса рассмотрения дела в гражданскую инстанцию: отставной офицер после даты увольнения со службы военному трибуналу неподсуден, и почему такое исключение было сделано именно для него — до сих пор является предметом дискуссий историков. После непродолжительного разбирательства Шмидту, а также трём другим главарям бунтовщиков — Гладкову, Антоненко и Частнику — был вынесен смертный приговор, приведённый в исполнение 6 (19 — по новому стилю) марта 1906 года на пустынном острове Березань в устье Днепра.
Прототип Шуры Балаганова
Известно, что во время восстания на крейсере «Очаков», вместе с Шмидтом находился и его сын Евгений. При подавлении оба были задержаны, но Евгений, как слишком юный, ареста и суда избежал.
Небезынтересно и то, что в Севастопольском восстании принимало участие слишком много «юношей бледных со взором горящим». Например, главарём мятежного Совета депутатов стал несовершеннолетний по тем временам меньшевик Иван Вороницын, имеющий к своим неполным 20-ти годам побег за границу из политической ссылки в Архангельской губернии и нелегальное возвращение в Россию.
Однако, либеральная пресса, активно сочувствовавшая Шмидту, охотно печатала лживые подробности о том, какие страдания в руках царских карателей пришлось перенести его ни в чём не повинному сыну. Отметим, что ни слова правды в этих душещипательных историях не было: подследственному Шмидту никто не препятствовал ни в общении с семьёй, которая его навещала регулярно, ни нанятыми для него с адвокатами.
Разумеется, что такие заметки не прошли мимо внимания нечистых на руку людей: по городам и весям тут же начали разъезжать молодые люди, объявлявшие себя сыновьями страдальца за народное дело, выступавшие на митингах и собиравшие пожертвования Толпа, разогретая лозунгами и слащавыми рассказами, охотно расставалась с немалыми суммами.
Но спустя несколько месяцев, в одном из южных городов произошла ситуация, ставшая прототипом всем известной книжной сцены знакомства Великого Комбинатора с Шурой Балагановым и Паниковским. После этого движение «детей лейтенанта Шмидта» резко пошло на убыль, и уже к концу 1907 года о нём благополучно забыли.
Как это ни странно, но первым, кто занялся увековечением памяти Петра Шмидта, был не кто иной, как сам адмирал Колчак, командовавший в 1917 году Черноморским Флотом: именно по его инициативе прах руководителей восстания на крейсере «Очаков» был перезахоронен в Покровском соборе Севастополя. А экстренно прибывший из Петрограда Керенский собственноручно возложил Георгиевские кресты на могилы мятежников.
Временное правительство своим указом удовлетворило просьбу Евгения Шмидта и разрешило ему в память об отце изменить фамилию на Шмидт-Очаковский. Отметим, что самому сыну «красного адмирала» этот поступок принёс один вред: от него, подпоручика военного времени, отвернулись сослуживцы, посчитав это спекуляцией в угоду политической конъюнктуре.
Второй раз о Петре Шмидте заговорили в 1923 году, когда в СССР началась подготовка чествования 20-летия революции 1905-07 годов. И тут выяснилась одна интересная деталь: люди уже успели забыть о мятеже на «Очакове» и его вождях. Была спущена соответствующая директива о восполнении столь недопустимого исторического пробела и развёрнута масштабная кампания по увековечению «мученика революции».
В 1926 году проживающий в Праге Евгений Шмидт издаёт мемуары о своём отце. Выход книги ознаменовался бурной обструкцией в эмигрантской прессе: авторы разгромных материалов не могли простить отцу автора перехода на сторону восставших.
Всплыли истории 20-летней давности о похождениях «детей лейтенанта Шмидта»: авторам «Золотого телёнка» ничего не пришлось придумывать, а достаточно было вспомнить жизненные реалии своей одесской гимназической юности. Что же касается авантюристов, то в 1920-е годы хватало и других, куда более громких, имён, чтобы промышлять на памяти всеми забытого бунтаря.
Официальная пропаганда превратила Петра Шмидта в идола, хотя по большому счёту, мы имеем дело с глубоко случайным человеком в истории. Тем не менее, вопросов меньше не становится.
Перед нами вырисовывается картина, как 110 лет назад врагами России готовился мятеж на Юге с целью отрезать державу от Черноморского побережья. В поле зрения смутьянов попал человек с очень наивными взглядами на жизнь, с признаками душевного расстройства, но имеющий очень влиятельного протеже. И тогда чья-то незримая рука вначале втолкнула его в водоворот событий, а после повела к неотвратимой погибели.
Постскриптумъ. В 1923 году на место захоронения лейтенанта Шмидта и его сообщников перенесли якорь и надгробный камень с уничтоженной могилы офицера, принявшего мученическую смерть за верность присяге Государю. Им был Евгений Голиков — командир броненосного крейсера «Князь Потёмкин-Таврический», убитый взбунтовавшейся командой в июне 1905 года.
Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках
