Так сложилась жизнь, что, занимаясь темой Рихарда Зорге, я познакомился, а потом и довольно близко сошелся с группой пожилых людей, которые в свое время играли не последнюю роль в Японской коммунистической партии и даже занимали там значительные посты. Теперь все было в прошлом; они давно отошли от активной деятельности и не помышляли уже о счастье всего человечества и освобождении угнетенного пролетариата из-под гнета кровавой буржуазии. Старички теперь коротали дни за написанием мемуаров, а самым приятным для них занятием было выбираться на природу и собирать древесные грибы, - благо в их среде был один экс-партиец, ботаник по профессии. В один из таких выездов они пригласили с собой и меня, и эта поездка стала незабываемой. Прежде всего, место оказалось для Японии редчайшим: там не работала мобильная связь, что после двух лет постоянной подключенности к внешнему миру меня крайне нервировало. Мы ехали от Токио довольно долго, сначала по равнине, затем по горным дорогам, пока через почти четыре часа не прибыли на место, где, как мне с гордостью рассказали, лет пятьдесят назад проходили тайные заседания центрального комитета партии. Коммунисты были верны себе: никаких излишеств, суровый аскетизм. Постройки напоминали заброшенный пионерлагерь 70-х годов прошлого столетия. Подстать была и еда; как оказалось, всем прибывшим предстояло существовать буквально «на подножном корму» - собранные за день древесные грибы и неведомые травы бросались в общий котел с кипятком, а получившееся варево разливалось по порционным выщербленным мискам. С действительностью примиряло лишь то, что бывшие партийцы, оставаясь верными лозунгу «большевики – не монахи», захватили с собой изрядный запас пива и сакэ. В конце концов, дело пошло на лад, и через пару часов, дохлебав всю приготовленную «еду», изрядно повеселевшая толпа вывалила на природу где расселась вокруг большого костра, греясь снаружи и не забывая поддерживать должный градус внутри. Перед самым выходом из домика я заметил на полке ряд из 10-литровых бутылей с темно-коричневой жидкостью, наполовину заполненных какими-то черными палочками. Главный из присутствовавших коммунист сказал, что да, это – настойка, и предложил взглянуть поближе. Я подошел и онемел: бутыли были набиты залитыми сакэ здоровенными, сантиметров по семь, шершнями. «Вы не думайте, все в порядке, это можно пить, - сказал главный коммунист. – Говорят, полезно для здоровья». Поправить здоровье я не рискнул, но попросил рассказать, как происходят заготовки столь необычного наполнителя, и вот, что мне поведали. Обычно, коммунисты, как и все нормальные люди, начинают с выпивки, а, поскольку японская нация в целом не отличается стойкостью к алкоголю, и, учитывая крайнюю скудость закуски (что обусловлено уже идеологическими причинами), состояние радования жизнью и пониженного чувства самосохранения наступает у них довольно быстро. Тогда у коммунистов появляется желание походить по окрестному лесу и послушать шум протекающего поблизости ручья (специфика японского характера). Но, поскольку все происходит ночью, да еще в гористой местности, эти походы часто приводят к падению с обрыва в тот самый ручей на камни. После извлечения пострадавшего товарища на берег, его соратники спешат к единственному в округе стационарному телефону, по которому вызывают «скорую». Я все еще не понимал, причем здесь шершневая настойка, но рассказчик продолжал. Заметив через некоторое время, что эта история повторяется с удручающим однообразием, нанося стройности партийных рядов непоправимый урон, коммунисты решили как-то остановить естественную убыль членов партии и поступили чисто по-японски, то есть дисциплинировали самих себя. В месте, где начиналась тропинка, ведущая к горному ручью, они протянули между деревьями веревочку с табличкой «Опасно! Проход закрыт». Этого оказалось достаточно, чтобы они послушно веселились в ими же самими ограниченных пределах. Однако коммунисты (как в свое время и их вдохновитель Карл Маркс) не учли коварства человеческой натуры, требующей в известном состоянии импульсивного выхода энергии. Лишившись своей любимой забавы, участники ночных посиделок не нашли ничего лучшего, как залезать на деревья и снимать оттуда здоровенные шарообразные гнезда шершней, каковых в той местности водится очень много. Логика была все та же («сделаем настойку, а это полезно для здоровья»). Однако состояние мужественных коммунистов в подобные моменты было таково, что, несмотря на поддержку товарищей снизу, многие падали с деревьев, сжимая в объятьях сорванные гнезда. Ушибы и переломы дополнялись многочисленными укусами рассерженных насекомых, и японской скорой помощи приходилось вновь, чертыхаясь, крутиться по извилистой горной дороге, спеша на помощь очередному любителю активного отдыха. Я выслушал рассказ, думая про себя, что сам не полез бы к шершням ни в каком состоянии, и невольно завидуя «безумству храбрых». Однако я рано зарекался, так как коммунисты были, все же, японцами и приготовили мне сюрприз. На дворе старший спросил, не желаю ли я принять ванну? От такого предложения отказаться было невозможно, хотя я не сразу подумал – откуда здесь она может взяться. «Тогда – прошу!» - сказал мне сияющий от удовольствия партийный руководитель, и я увидел, что на краю поляны установлена небольшая вышка метра три высотой, сверху которой, закрепленная на четырех бревнах, стояла бочка с дымящейся водой, а под ней горел небольшой костерок. Отступать было некуда: позади, в 10 тыс. км, стояла Москва... Целомудренные японцы все продумали; я разоблачился позади вышки за деревьями и поднялся к бочке по шаткой лесенке, укрепленной с ее тыльной стороны. Опасливо потрогав воду (очень не хотелось играть в Ивана-Царевича с его купаниями), я влез в бочку, рассчитанную на японские габариты, скрючившись, окунулся в воду по шею и выглянул наружу. Передо мной лежала поляна с костром посредине. Вокруг него сидели японцы, и все до одного молча смотрели на меня. Становилось неуютно; я завозился в бочке, от чего вся конструкция стала опасно покачиваться, и мне пришло в голову, что в эту ночь «скорая» вполне может приехать за мной. Ситуация, однако, развивалась по коммунистическому сценарию. К вышке подошел старший и сказал, что, для полноты и завершенности ритуала, мне необходимо подняться во весь рост и принести благодарение горным духам. Мне следовало бы удивиться тому, как сочетаются подобные «поповские бредни» с коммунистической идеологией воинствующего атеизма, однако я был более обеспокоен тем, что на мне ничего не надето, «а здесь ведь, пардон, дамы». Но и это, как оказалось, было предусмотрено. Улыбающийся руководитель разъяснил, что в подобных случаях «одеждой» является бутылка с сакэ, часть которого затем проливается на землю в качестве жертвоприношения. Чуть не вывалившись из бочки, я принял от него бутылку ёмкостью в один «сё» (2,1 литра) и, прикрывая ею срам, поднялся на нетвердых ногах во весь рост. Конструкция подрагивала, однако внезапно на меня нашло какое-то странное состояние полной включенности в общую среду. Все вдруг стало естественным: люди (и какая разница, какие у кого убеждения), темный лес вокруг с отблесками огня на деревьях, холодный воздух, горячая вода, в которой я стоял, и холодная бутылка, которую я прижимал к себе. Хмеля в голове как не бывало; я засмеялся, и от всего сердца поблагодарил горных духов, в которых не верю, и людей, умеющих доставлять удовольствие себе и другим. Текст опубликован 14 ноября, 2008 г.

Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках