120 лет назад перестало биться сердце Николая Семёновича Лескова (1831 – 1895). 5 марта 1895 года самобытнейший писатель русский ушёл из жизни, сбросил надетые на него на земле «кожаные ризы». Однако духом своим и талантом он живёт с нами. «Думаю и верю, что “весь я не умру”. Но какая-то духовная постать уйдёт из тела и будет продолжать вечную жизнь», – писал Лесков 2 марта 1894 года – за год до кончины, цитируя пушкинский «памятник нерукотворный». Главную свою задачу писатель видел в том, чтобы возжечь в людях «про-блески разумения о смысле жизни» (XI, 477), чтобы «что-нибудь доброе и запало в ум» (XI, 472) и сердце читателя. Это «доброе направление» замечательный художник слова связывал с христианством, с Новым Заветом, отмечая: «я имел в виду важность Евангелия, в котором, по моему убеждению, сокрыт глубочай-ший смысл жизни» (XI, 233). О «важности Евангелия», в котором «есть всё, – даже то, чего нет», Лесков размышлял, говорил и писал постоянно – начиная от первой публикации и до последних дней своих. К великому сожалению, современное состояние общества таково, что множество людей, в том числе номинативно православных, никогда не читали Нового Завета. Подавляющему большинству не до классиков литературы и не до чтения вообще. В качестве «источника познаний», по большей части вредоносного для духовно-нравственного здоровья нации, выступают компьютер и телевизор. Не выправит эту ситуацию и объявленный Годом литературы нынешний 2015 год. Точно так же, как в 2007 году Год русского языка остался всего лишь помпезным ярлыком – словесных нечистот, загрязняющих и унижающих наш «великий и могучий, правдивый и свободный русский язык», с тех пор не убавилось. В связи с Лесковым вспоминают обычно только «Левшу» и «Очарованного странника», да и то лишь потому, что видели суррогаты этих произведений на экране: по «Сказу о тульском косом левше и о стальной блохе» снят мультфильм, а по мотивам «Очарованного странника» – кинофильм. Даже на родине писателя в Орле немногие могут назвать героев лесковских книг в композиции памятника Лескову, установленного более 30 лет назад. Уникальный, единственный в мире орловский Дом-музей Н.С. Лескова не был отреставрирован даже к своему 40-летию (июль 2014 года). И до сих пор стоит музей сирый и убогий: разрушается фундамент, растрескались и развалились каменные ступеньки, облупилась краска на деревянной обшивке окон и стен, протекает кровля, подвергая опасности бесценные экспонаты. Только после выступлений прессы местные чиновники от культуры спохватились и наобещали прикрыть этот позор, но лишь к 2017 году. И впрямь: обещанного три года ждут. А что случится за эти три года с обветшавшим зданием лесковского Дома-музея, одному Богу известно. Видимо, настолько безмерно щедра наша земля на таланты первой величины, что вошло в привычку не замечать и не ценить их. В одной из своих статей о Тургеневе Лесков с болью признавал библейскую истину о судьбе пророков: «В России писатель с мировым именем должен разделить долю пророка, которому нет чести в отечестве своём». Горькие эти слова в полной мере относятся и к самому Лескову. Небывалый уникальный талант, многокрасочный художественный мир писате-ля ни при его жизни, ни долгое время после смерти не могли оценить по достоинству. Знаток лесковского творчества, библиограф и журналист П.В. Быков отмечал в 1890-м году: «Терниями был повит многотрудный путь нашего писателя, и дорого достались ему литературная слава и то глубокое уважение, те симпатии, какими он теперь пользуется. Лескова долго не понимали, не хотели оценить его благороднейших побуждений, положенных в основу каждого художественного произведения, каждой маленькой заметки». Знаменательно, что самое начало литературного пути Лескова обозначено постановкой духовной христианской темы. Первым печатным произведением писателя – проповедника добра и истины – явилась небольшая заметка о (1860). Вступивший на литературное поприще молодой автор, ратуя за распространение в русском обществе христианского духа, высказал озабоченность по поводу того, что Новый Завет, в то время только появившийся на русском языке, доступен не каждому из-за высокой стоимости издания. Поднятая в крохотной заметке проблема оказалась столь животрепещущей, что получила большой общественный резонанс. Написанное «на злобу дня» пережило сиюминутность газетного существования. Важность той первой публикации Лескова отмечалась его современниками даже и тридцать лет спустя. В 1890 году газета «Новое время» указала на лесковскую «корре-спонденцию из Киева, в которой автор скорбел о том, что в местных книжных магазинах Евангелие, тогда только изданное на русском языке, продаётся по ценам возвышенным, вследствие чего много людей небогатых лишены возможности приобрести книгу слова Божия» . Автор заметки отметил как «новую» и «радостную» возможность «удовлетворения насущной потребности читать и понимать эту книгу», переведённую «на понятный нам язык» . В то же время он с возмущением пишет о книготорговцах, усмотревших в давно ожидаемом «русском» Евангелии всего лишь ходовой товар и сделавших его предметом бессовестной наживы. В дописательские годы сам Лесков занимался делами коммерческой фирмы и хорошо знал экономические законы. Однако в данном случае автор «Корреспонденции (Письма г. Лескова)» справедливо требует отличать в книжной торговле «дело Божеское» от спекулятивно-коммерческого: «как же книгу, назначенную собственно для общего употребления всех и каждого, сделать такою недобросовестною спекуляциею?». Писатель особенно озабочен тем, что переведённый на русский язык Новый Завет, ставший доступным для понимания простых людей, не попадёт в руки паломников со всей Руси, которые «всегда покупают в Киеве книги духовного содержания»: неимущий киевский «пешеход-богомолец» «принуждён отказать себе в приобретении Евангелия, недоступного для него по цене» . Евангелие и цена, христианская душа и кошелёк, совесть и нажива – Лесков показал несовместимость этих полярностей: мира духовного и сферы денежно-меркантильной. Об этом противостоянии Христос говорит: «Не можете служить Богу и мамоне» (Мф. 6: 24). Тему социальной и духовной закабалённости человека товарно-денежными отношениями писатель разрабатывал на протяжении всего творческого пути – от ранних статей: (1860), «Торговая кабала» (1861) – до самых последних работ: статья «Писательская кабала» (1894), «прощальная повесть» «Заячий ремиз» (1894). «Достоевскому равный, он – прозёванный гений» , – стихотворная строчка Игоря Северянина о Лескове до недавнего времени звучала горькой истиной. Автора «Соборян», «Запечатленного Ангела», «Очарованного странника» и множества других шедевров русской классической прозы пытались представить то бытописателем, то рассказчиком анекдотов, то словесным «фокусником»; в лучшем случае – непревзойдённым «волшебником слова». Так, современная Лескову литературная критика справедливо усматривала в нём «чуткого художника и стилиста» – и не более: «Лесков характеризуется своим стилем едва ли не больше, чем своими взглядами и сюжетом Как, по уверению Рубинштейна, на каждой ноте сочинений Шопена стоит подпись “Фредерик Шопен”, так на каждом слове Лескова имеется особое клеймо, свидетельствующее о принадлежности именно этому писателю». Приведённые критиком сопоставления хороши, но в отношении Лескова слишком односторонни, узки. Одной стилевой меркой «безмерного» автора не измеришь. Так, по воспоминаниям А.И. Фаресова – первого биографа Лескова, на склоне лет писатель с горечью сетовал на то, что литературная критика осваивала в основном «второстепенные» аспекты его творчества, упуская из виду главное: «Говорят о моём “языке”, его колоритности и народности; о богатстве фа-булы, о концентрированности манеры письма, о “сходстве” и т.д., а главного не замечают “сходство”-то приходится искать в собственной душе, если в ней есть Христос». В неустанных религиозно-нравственных исканиях и раздумьях писателя кроется ключ к определению самобытного характера его творчества – исповедального и проповеднического в одно и то же время. «Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоём, то есть слово веры, которое проповедуем» (Рим. 10: 8), – благовествовал святой апостол Павел. На пути в Дамаск он обрёл свет Христовой истины и своё главное призвание – евангельскую проповедь: «Тогда я сказал: Господи, что мне делать? Господь же сказал мне: встань и иди в Дамаск, и там тебе сказано будёт всё, что назначено тебе делать» (Деян. 22: 10). Лесков, подобно апостолу, совершал свой переход «из Савлов в Павлы» , своё восхождение к свету Истины. Страница с заглавиями предполагаемых творений из лесковской записной книжки, экспонируемая в Доме-музее Н.С. Лескова в Орле, свидетельствует, что среди других творческих замыслов писатель обдумывал произведение под названием «Путь в Дамаск». «Путь в Дамаск совершает всякий человек, ищущий света», – отметил в своей записной книжке Лесков. Он не позволял никаким давлениям извне направить в ложное русло его собственный, личный, глубоко выстраданный поиск: «Я шёл дорогою очень трудною, – всё сам брал, без всякой помощи и учителя и вдобавок ещё при целой массе сбивателей, толкавших меня и кричавших: “Ты не так… ты не туда… Это не тут… Истина с нами – мы знаем истину”. А во всём этом надо было разбираться и пробираться к свету сквозь терние и колючий волчец, не жалея ни своих рук, ни лица, ни одежды». Своё неуёмное стремление к обретению Истины, дабы, по апостольскому слову, «приобресть Христа и найтись в Нём» (Филип. 3: 8), писатель передавал и близким людям, и большой семье своих читателей. Так, обращаясь в 1892 году к своему приёмному сыну Б.М. Бубнову, Лесков писал: «“Кто ищет – тот найдёт”. Не дай Бог тебе познать успокоение и довольство собою и окружающим, а пусть тебя томит и мучит “святое недовольство”» (XI, 515). Такое же “святое недовольство” руководило писателем в его художественном исследовании русской жизни. Творческий мир Лескова выстраивался на абсолютных полярностях. На одном полюсе – «иконостас святых и праведных земли русской» в цикле рассказов и повестей о праведниках («Человек на часах», «На краю света», «Однодум», «Пигмей», «Пугало», «Фигура», «Кадетский монастырь», «Инженеры-бессребреники» и многие другие). На другом – «Содом и Гоморра» в рассказе «Зимний день (Пейзаж и жанр)»; ужасающий духовный голод современности в поздних произведениях «Импровизаторы (Картинка с натуры)», «Юдоль (Рапсодия)», «Продукт природы», «Административная грация (Zahme Dressur в жандармской аранжировке)», «Загон» и других рассказах и повестях, полных страдания, боли и горечи. Но и в «загоне» русской жизни писателя не оставляло созидательное «стремление к высшему идеалу» (Х, 440). Вникая в глубинные пласты Священного Писания, Лесков творил свой – явленный в слове – художественный образ мира. Это путь от ненависти и злобы, богоотступничества и предатель¬ства, отвержения и отторжения, попрания духовности и разрыва всех человеческих связей – к искуплению каждым своей вины через принятие христианской веры, любовь к Богу и ближнему, покаяние, следование идеалам Евангелия и завету Христа: «Иди и впредь не греши» (Ин. 8: 11). От добровольно возложенных на себя обязанностей «выметальщика сора» Лесков переходит к реализации своего высокого призвания к религиозно-художественному поучению. В основе многих произведениях последнего периода творчества («Христос в гостях у мужика», «Томление духа», «Под Рождество обидели» и других) лежит драгоценное слово Божие. Писатель выдерживает основные жанровые особенности и сам стиль православной проповеди, с её ориентацией на звуко¬вое, живое восприятие художественного слова, внутреннюю диалогичность мысли, усилен¬ную восклицаниями, риторическими вопросами, особой ритмической организацией напряжённой, взволнованной речи. Так, притчевый, учительный смысл «житейских случаев», изложенных в святочном рассказе «Под Рождество обидели», в финале переходит в рождественскую проповедь; устанавливается родство духовное, которое «паче плотского» (XI, 404), между писателем-проповедником и его «паствой»: «Может быть, и тебя “под Рождество обидели”, и ты это затаил в душе и собираешься отплатить? Подумай, – убеждает Лесков. – Не бойся показаться смешным и глупым, если ты поступишь по правилу Того, Кто сказал тебе: “Прости обидчику и приобрети в нём брата своего”». Это христианское наставление в одном из последних рассказов Лескова соотносится с руководством духовного пути преподобного Нила Сорского. Древнерусский святой «нестяжатель» в назидание ученику своему писал: «Сохрани же ся и тщися не укорити и не осудити никого ни в чём». У Лескова в одном из писем есть знаменательные слова: «Я не мщу никому и гнушаюсь мщения, а лишь ищу правды в жизни» (Х, 297 – 298), – такова и его писательская позиция. Лесков отважился указать на «немощи» и «нестроения» тех церковнослужите-лей, которые не стоят на должной духовно-нравственной высоте и тем самым вводят в соблазн не одного, а многих из «малых сих, верующих» (Мк. 9: 42) в Господа. И в то же время писатель создавал замечательные образы православных священников – вдохновенных христианских наставников, которые способны «расширить уста своя» (IX, 378) честным словом церковной проповеди. Писатель изображал таких светочей Православия на протяжении всего своего творческого пути: от начала (отец Илиодор в дебютном рассказе «Засуха» – 1862) – к середине («мятежный протопоп» Савелий Туберозов в романе-хронике «Соборяне» – 1872; «благоуветливые» образы архипастырей: «пленительно добрый Филарет Амфитеатров, умный Иоанн Соловьёв, кроткий Неофит и множество добрых черт в других персонажах» (XI, 231) – в цикле очерков «Мелочи архиерейской жизни» – 1878) – и до заката дней (отец Александр Гумилевский в рассказе «Загон» – 1893). Всей «художественной проповедью» своего творчества Лесков сам стремился приблизиться к уяснению «высокой правды» и исполнить то, что «Богу угодно, чтобы “все приходили в лучший разум и в познание истины”» . О самом себе Лесков говорил: «Я отдал литературе всю жизнь, я не должен “соблазнить” ни одного из меньших меня и должен не прятать под стол, а нести на виду до могилы тот светоч разумения, который мне дан Тем, пред очами Которого я себя чувствую и непреложно верю, что я от Него пришёл и к Нему опять уйду я верую так, как говорю, и этою верою жив я и крепок во всех утеснениях». Незадолго до смерти Лесков размышлял о «высокой правде» Божьего суда: «Cовершится над всяким усопшим суд нелицеприятный и праведный, по такой высокой правде, о которой мы при здешнем разуме понятия не имеем». Писатель скончался так, как ему и желалось: во сне, без страданий, без слёз. Лицо его, по воспоминаниям современников, приняло самое лучшее выражение, какое у него было при жизни – выражение вдумчивого покоя и примирения. Так завершилось «томленье духа» и свершилось его освобождение. Алла Анатольевна Новикова-Строганова, доктор филологических наук, профессор, г. Орёл

Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках