Выступление Святейшего Патриарха спризывом обратить должное внимание напроблемы русского народа и«Декларация русской идентичности», принятая Всемирным Русским Народным Собором, привели кпредсказуемому сердечному сотрясению улиберальной общественности.

Те, кто упрекал Церковь вневнимании кобщественным проблемам, теперь истошно визжат, что «патриарх лезет вполитику». Те, кто предъявлял претензии, что «Церковь слилась свластью», теперь ябедничают: мол, Патриарх смеет критиковать русофобскую политику. Кто еще недавно кричал, что «национальность— это некровь, акультура», теперь возмущены тем, что принадлежность крусскому народу определяется через культуру, язык, самосознание иотсутствие отнесения себя кдругому этносу. Кто ехидничал, что «никаких русских нет, поскреби— найдешь татарина», теперь называют чутьли не«расизмом», указание нато, что самый простой путь стать русским— родиться ибыть воспитанным вкачестве такового.

Это значит, что ивыступление Святейшего и«Декларация» попали всамую точку. Был определенно поставлен иначал находить удачное разрешение основной вопрос нашего общества— русский вопрос. Где то место, которое должен занимать русский народ всозданном им великом государстве, имеетли он право навоссоединение, уважение своей истории, своего языка?

Ответ Патриарха иСобора вполне определенный: «Русским— быть!» Причем «Декларация» решилась напомнить отом, что сейчас часто забывают: нация— неорганизация сосвободным членством. Воснове своей это связь поколений, прошлых ибудущих, традиция, которая передается через рождение, воспитание, приятие наследия предков. Чтобы народ создал великую культуру, приобщаясь ккоторой выходцы издругих народов хотелибы бормотать даже насмертном одре «строчки изАлександра», необходимо, чтобы воснове этой культуры лежала живая, передающаяся ототца ксыну традиция, чтобы первое чувство национального самоопределения возникало спервой материнской колыбельной. Должно быть то чувство особенности, которое доконца нерастворяется вовсеобщности глобального Вавилона.

Я например, никогда незабуду, как меня ребенком вдеревне засунули мыться вустье большой русской печки. Горячий воздух отпочерневших кирпичей иощущение себя Иванушкой, которого Баба-Яга посадила налопату. Апотом выходишь изтемного устья чистый, пропаренный, будто родившийся заново… Эта архаичная традиция уже почти забыта: вмоем поколении снею соприкасались единицы. Номногие другие обычаи, которые придают сознанию русского человека этническую определенность, чувство своего, по-прежнему живы.

Живо ирусское православие как образующий фактор русской культуры. Увы, натребование «Декларации» признать его таковым последовали привычные антиклерикальные шумы онеобходимости уважения катеистам, перунистам, иеговистам…

Однако, когда мы говорим оправославии, как офакторе, создающем русскую культуру, речь совсем неоличном религиозном самоопределении человека, которое он, вконечном счете, обсудит сБогом наСтрашном суде. Религиозная традиция— это, кпримеру, пространственная этническая ицивилизационная кодировка, разметка «нашего» и«не нашего».

Европа— это пространство, где высятся готические соборы. Европа без устремленных ввысь стрельчатых арок— какая-то ненастоящая, второсортная. Мир ислама соткан избесчисленных голосов муэдзинов, переплетающихся впространстве между минаретами.

Русское пространство— это золотые главы ишатровые колокольни. Где они есть, — там Русь. Там, где их невидно, где они уничтожены, теряется ирусское качество пространства, оно впадает взабытье.

Наши предки это отлично понимали, ипоэтому особым русским направлением церковного зодчества стал шатровый стиль— обращенный невовнутрь, как византийский храм, анаружу, вэкстерьер, подобно Василию Блаженному или церкви Вознесения вКоломенском. Задача такого храма— обозначить присутствие Божие, присутствие православной веры вокружающем ландшафте.

Когда, готовясь кграндиозному Казанскому походу, русские рати ставили наволжском острове крепость Свияжск, то заранее подготовлены были испущены затем пореке срубы стен, домов ицерквей. Церковь должна была встать нановом рубеже одновременно сгородом. Потому что— как обозначить иначе пришествие русского народа?

Произнесите мысленно: «русский пейзаж». Что представится вашему умственному взору? Скорее всего петляющая речка. Один берег низкий, луговой, другой— высокий, поросший лесом. Итам, нагоре, обязательно видна небольшая церквушка, увенчанная шатром или луковичной главкой. Попытайтесь теперь мысленно убрать эту церквушку, ивы обнаружите, что пейзаж распался. Уже непонятно— Польша перед вами, Прибалтика или Россия, уже непонятно, люди здесь живут илиже дикие звери. Нет церковной главки— ипейзаж обезглавлен. Убрали шатер— исмысловая определенность пространства расшаталась.

Поэтому исегодня, когда некоторые последователи некоего «внутреннего православия» осуждают церковное строительство, язвят про сооружение якобы «храмов без прихожан», вэтом очевидно лицемерие. Особенность русской православной архитектуры иградостроительства такова, что именно через создание храмов мы превращаем вхрам пространство наших городов, сел идаже пустыней, лишь осененных далеким лучом отзолотого креста. Ивсякий вошедший вэто освященное пространство, русское пространство, становится волей-неволей прихожанином, ауж потом может определиться исличной своей судьбой.

Русское пространство— это пространство церковных шатров иглавок. Русские— это те, кто вкодированном таким способом пространстве чувствует себя своим. Если забыть обэтом— быть нашему национальному дому ихраму пусту.

Егор Холмогоров, "Культура"

Фото: Виктор Перякин, strannik-sergey.ru, Andrey Jitkov

Читайте нас вФейсбуке,ВКонтакте, вОдноклассникахи вТвиттере

Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках